Давным-давно был в пустыне оазис, и жили в нём двое – Иван-дурак на востоке да Макар-ботаник на западе. И было у них по два сына: у Макара – двое умных, а у Ивана – двое красивых. Но таких, чтобы сразу и красивые и умные, не было ни у кого, и очень Иван с Макаром по этому поводу недоумевали.

И вот, как-то раз, пришли оба к колодцу, что стоял посередине оазиса. А колодец был не простой, а волшебный. И спросил Макар:

– Скажи, мудрый колодец, отчего сыновья мои умом остры, разумом сообразительны, речами убедительны, в науках преуспели, и только лишь мордами не вышли? Где логика?

А Иван спросил:

– Колись, кладезь – почему моих детей природа силушкой не обделила, а ума не дала? Разве это справедливо?

И сказали оба в один голос:

– Колодец, сделай так, чтобы дети наши и сильными были, и умными! Ты ж волшебный, ну что тебе стоит!

Подумал колодец и отвечал так:

– Могу исполнить желаемое, но только для одного из вас. А чтобы выяснить, для кого именно – быть испытанию. Пошлите сыновей своих в большой мир, пусть творят дела великие и подвиги славные. О чьих детей свершениях люди будут помнить через сорок лет – тот и достоин.

Призадумались Иван с Макаром, но ненадолго: какой же родитель для чад своих блага не желает? Тем более, заодно отроки и мир посмотрят. Благословили они детей своих, раздали им напутствия, и разошлись те в четыре стороны света.

Пошёл первый Макаров сын на запад. Долго ли, коротко ли, забрёл на великие горы, что выше облаков вздымаются,. Глядь – посреди солнечных лучей утёс, в нём – пещера с воротами, а у ворот мужичок в телогрейке и со светящимся ключом в руке стоит, с ноги на ногу переминается.

– Здорово тебе, добрый человек! – поздоровался первый Макарыч. – Кто такой будешь?

– И тебе здорово, странник! – мужичок отозвался. – А буду я апостол Пётр, райские врата охраняю – вот он ключик.

– О как! – удивился Макарыч. – Непыльная у тебя работка.

– Непыльная-то непыльная, да беспокойная, – озабоченно Пётр ответствовал. – Праведники возмущаются. Много, говорят, в последнее время стали в рай чурок неотёсанных пропускать – не иначе, охрана на корню продалась. А я не продавался никому, время просто такое. Зайти бы, поговорить с народом – да как же пост оставить?

– Да, проблема, – согласился Макарыч.

– Слушай, мОлодец, а не постоишь ли за меня пару минут на страже? – Пётр вдруг предложил. – Все в выигрыше останемся – и я праведников успокою, и тебе дело доброе зачтётся...

Задумался Макарыч, прикинул, взвесил всё острым аналитическим умом, да и согласился.

– Постою, – говорит. – Отчего б не постоять?

– Отлично! – Пётр обрадовался. – На, держи ключ, и фуфайку вот одень. Если какой новый праведник в моё отсутствие подойдёт, проси подождать. Скажи – Пётр тут по делам отлучился, скоро будет.

И в воротах скрылся.

Стоял Макарыч с ключом, блюл проходную райскую, и от нечего делать мысли умные думал. Например, такие:

"Оказывается, не так уж сложно рай охранять – и дурак бы справился. А я разве дурак? Да и вообще, собственно, чем я хуже? В богословии, что ли, не подкован? Отповедь входящим новобранцам дать не сумею? Может, благочестием не вышел? Гм, да у Петра и самого-то святость изо всех щелей отнюдь не сочится... Если ведь так объективно подумать да беспристрастно прикинуть – ничуть не менее я достоин этой должности, нежели нынешний привратничек. А вместо этого стою, как холоп бессловесный, у него на побегушках..."

Не понравился добру молодцу такой расклад. Но не буть он Макарыч, если б не придумал выхода.

"С какой это радости мне говорить, что Петька отошёл? – так хитрец рассудил. – Буду говорить, что я – это он и есть. Я-то – вот, у ворот, да на виду, а он – неизвестно где шляется, опровергнуть не сможет. Буду лично праведников грудью встречать, судить-рядить да разгон чинить. А то фигли они в рай намылились, а нам, простым людям, ещё неизвестно сколько на грешной земле корячиться? Совсем, понятно, прогонять не буду – не нахал же я какой. Посоветую погулять, подумать над своим поведением и вернуться попозже. А попозже, глядишь, и настоящая охрана вернётся. Небось, даже спасибо скажет – увидят, несчастные, что надёжно рай охраняется, кого попало не пускают!"

И принялся Макарыч праведников ждать, да в уме тренироваться, речи обличительные подготавливать.

Не идут праведники, да и привратник что-то назад не торопится. Но Макарычу от того печали нет – знай себе воображает, как лихо на месте Петра управляется, и чем дальше, тем больше восхищение собой в нём возрастает. Уж и времени счёт потерял...

А между тем, это не райские вовсе ворота были, а самые обычные, и не Пётр никакой, а в человеческом обличье хитроумный демон Белиарх, коему за особую зловредность наказание было назначено: стоять у ворот с ключом в руке и с места не сдвинуться, пока не случится рядом сердобольный человек и не примет у него оного ключа из рук. На принявшего наказание не переходило, свободен он был уйти в любое время. Да куда там нашему Макарычу! Даже за ворота заглянуть, поинтересоваться, почему привратник на пост так долго не возвращается – он о том и помыслить не может: слишком прёт его от умосозерцания собственной важности...

Словом, завладела Макарычем самая что ни на есть настоящая, безудержная гордыня.

Так до сих пор и стоит: ключ в руках, словно писаная торба, глаза на лбу, лыбится до ушей – ну идиот идиотом!

А второй Макаров сын пошёл на восток, и забрёл в немилосердную пустыню, ещё жарче, чем на родине. И наткнулся там на караван: во главе – султан на лихом верблюде, по бокам – визири-охранники, а позади – гарем султанов, сорок женщин без малого.

– Привет тебе, владыка пустыни! – Макарыч поздоровался.

– И тебе привет, добрый молодец! – султан поприветствовал. – Очень вовремя ты нам встретился – как раз молодого да горячего не хватает. Окажи мне одну услугу – щедро вознагражу!

Интерес Макарычем овладел.

– А что за услуга?

– Буря песчаная грядёт, – владыка разъяснил. – Хочу от неё жён в этой пещере спрятать. Да только нервные они, назад рваться будут – нужно, чтобы кто-нибудь там с ними остался, охранял и до срока не выпускал.

– А что же воины твои, могучий? – Макарыч полюбопытствовал.

– Да я б хоть сам, – султан вздохнул, – но не могу – не в обычаях наших это. С давних пор в землях у нас традиция такая – мужчины должны снаружи оставаться, халатами укрывшись, оружие наготове держать и невзгоды переносить, чтобы не пустить внутрь коварного супостата, буде случится по соседству.

Пораскинул Макарыч мозгами, порассудил, на жён султановых внимательно посмотрел. А те – как на подбор: фигурки точёные, глаза томные; морды, правда, паранджами покрыты, но так даже лучше – разочарование не постигнет. Сорок красавиц, да он один с ними наедине... Только дурак такой оказией не воспользуется! Словом, согласился.

Воздали слуги султановы почесть великую храбрецу, женщин в подземелье загнали, его следом препроводили, в руки дубинку вручили и строгий наказ дали – любой ценою никого не выпущать и самому не высовываться.

– А ежели не справишься, причинишь мне обиду великую, и зло страшное в мир выпустишь.

Страшными клятвами клялся Макарыч и обещался, что не подведёт.

Женщинам в подземелье не понравилось. Тяжко Макарычу поначалу пришлось – кричали они, что вороны склочные, стенали, словно ветер в кактусах грозный, царапались, словно львицы свирепые, и норовили на свет божий вырваться. Но выдержал добрый молодец, справился. Да и жёны успокоились, на него засматриваться начали – хоть и не красавец писаный, но всё ж таки мужчинка какой-никакой. И началось веселье – ни в сказке сказать, ни пером описать!

Старался Макарыч изо всех сил, весь гарем через себя два раза пропустил, уставать уже начал, а султана что-то всё нет. Забеспокоился богатырь, решил наружу одним глазком выглянуть, посмотреть, не случилось ли чего. Глядь – а наружу-то вход кладкой каменной заложен, и печать на ней стоит!

Оказалось, не от бури султан жён прятал, а решил, в наказание за прелюбодейство, замуровать под землёй на голодную смерть, как велит обычай. Да только как же их замуруешь – не дуры, чай, наружу рваться будут, работы срывать. А оставить внутри верного слугу, чтобы красавиц неистовство усмирял – значит, обречь его на ту же кончину позорную. Жалко. Тут-то Макарыч, проездом случившийся, и сгодился!

– Пустите! – завопил добрый молодец, ударился об стену раз, другой... А на третий не сумел – похватили его под белы руки-ноги ненасытные прелюбодейки, да поволокли дальше выжимать.

Вот так бесславно второго Макарыча похоть лютая сгубила.

А первый Иванов сын пошёл на север, и наткнулся на диво дивное: горная гряда до небес, и словно из мяса сделана. Ни обойти, ни подкопаться. Перелезть пробовал Иваныч, да не сумел – соскальзывают руки по диковинному материалу. Что делать?

Недолго думал добрый молодец над сей проблемою. Настоящие богатыри никогда ведь долго не думают, а сразу идут напрямик – напролом! Да только как через мясо проломишься?

– Не проломимся – значит, прогрызём! – воскликнул Иваныч. – Нам ли привыкать хлеб пудами в рот засовывать, да вина бочками хлебать?

Да и бросился прогрызать в мясных горах туннель.

Ни долго грыз, ни коротко, ни много, ни мало – увлёкся, прогрыз ход в два километра длиной. И чувствует, что дальше не может – желудок-то не резиновый.

– Возвращаться пора, – понял богатырь, – бежать за подмогой!

Ан возвращаться-то не выходит! Слишком толст сделался незадачливый едок – назад по своему ходу не пролезает. И крикнуть – никто не услышит: слишком далеко прокушал...

Так и остался Иваныч в мясной пещере торчать, сожалеть о неумеренном своём чревоугодии...

А второй Иванов сын на юг пошёл. А на юге – долина зелёная, в ней – деревня зажиточная. И стоит неподалёку король иноземный с рыцарями, тяжкую думу думает. Хочется приступом деревню взять, земли покорить, богатства разграбить, жителей в рабство угнать – ан боязно. Ходят об деревне той слухи страшные, что якобы есть у них оружие тайное: если нагрянет беда – засядет в засаде воин, выстрелит стрелой специальной, и поразит та не кого-нибудь, а главного предводителя разбойников, на землю здешнюю посягнувших, и не спасут его от гибели неминучей ни доспехи булатные, ни телохранители верные, ни заговоры мудрёные.

С одной стороны, каких только баек чернь не болтает? Но с другой, до сих пор на деревню ни один властитель лапы не наложил. Почему-то же так да получается!

Подсказывает опыт воинский, что проверить бы надобно. Но шкурой королевской рисковать-то не хочется!

– Вот если бы дурака какого королём переодеть, да со словом послать – тут бы мы всё и узнали, – генерал королевский предлагает. Да где ж его найдёшь, дурака-то...

А Иваныч – тут как тут, лёгок на помине.

– Здорово, – говорит, – мужики! Закурить не найдётся?

Удивилось войско королевское.

– Ты что, дурак? – спрашивают.

– Да, дурак, – простодушно тот отвечает.

– Тебя-то нам и надо! – все обрадовались. – Ну-ка, поди сюда!

– А что такое?

– Короля из тебя будем делать!

Не успел Иваныч ни глазом моргнуть, ни губой дёрнуть, как взяли его за шкирку, запаковали в латы королевские, посадили на коня наштукатуренного и в деревню погнали.

Едет дурак на коне и думает растерянно: "Как же так получилось? Только что – никто и звать никак, и вдруг – король!" Думал-думал, да и махнул рукой – утомляли размышления головушку молодецкую.

– Хрен с ним! – решил. – Раз назначили королём – так и быть посему!

И дальше поехал, ношу королевскую на плечах волоча. Нетрудным дело сие оказалось, даже нравиться начало.

"А ничего так, – Иваныч про себя замечает, – прикольно!"

А тут и аборигены нарисовались. Столпились вокруг коня и глазеют, любопытствуют.

– Ну что уставились? – высокомерно добрый молодец спрашивает.

– А что ты за хрен такой? – вместо ответа ему встречный вопрос задают.

– Я не хрен! – Иваныч отвечает, латной перчаткою по груди своей ударяя. – Я – король!

Озадачились аборигены, затылки чешут.

– Какой из тебя король? – спрашивают. – Ты же, братец, настоящее самое чмо!

Осерчал Иваныч, глазами грозно сверкнул.

– Да как ты смеешь, скотина, с королём разговаривать?! – кричит, кулаками трясёт. Даже пукнул от негодования – такой в нём гнев бушевал.

А латы-то королевские тесные, душные, со всех сторон закупоренные, что твой скафандр – ни в себя ничего не пропускают, ни наружу не выпускают! Так и задохнулся Иваныч в одночасье.

Словом, сгинули бесславно все четверо, так и не успев прославиться.

А отцы их ни о чём не знают – дома сидят, время коротают, возвращения сыновнего ждут. Ивану, дураку, проще пареной репы – залез на печку, на балалайке бренчит да песни горланит, бананы прибором околачивает да часов не считает. А Макар у себя в избе угрюмо сидит, веселье Иваново слушает, и мысли ему всякие в голову лезут – умные, само собой, не дурак ведь человек, но всё какие-то неутешительные. "И чего это сосед так радуется? – думает. – Я тут волнуюсь, где мои сыновья, сдюжат ли задачу, не посрамят ли отца, а он знай себе фигнёй мается, горя не ведает. Может, знает чего, что так спокоен? Может, договорился, подлец, с колодцем втихаря, один я, как олух, сижу, ничего не ведаю, а за моей спиной без меня всё решилось... Точно, сговорились. Дуракам всегда везёт ведь."

Обидно стало Макару, досадно.

– Раз не дано мне увидеть, как мои дети причитающиеся получат – так и ты своих не дождёшься! – с горя он порешил. Дождался тёмной ночи пустынной, к колодцу волшебному подкрался, да и нассал туда по самые помидоры.

А через неделю от жажды копыта отбросил. Чёрная зависть глаза Макару застлала, и оттого не подумал он совсем, что из того же самого колодца воду берёт!

А Иван все дни напролёт безделью предавался, во вкус вошёл, работать разучился, да и не хочет. Оно бы и ладно – оазис всё-таки, жратва сама собой растёт. Но даже руку протянуть, плод сорвать – и то Ивана ломает, слишком на труд смахивает. Через два месяца помер от голода: сгубила беднягу безудержная праздность.

А колодец волшебный без применения остался. Былые жильцы к нему ходить перестали, да и путники случайные брезгуют – кто на источник обоссанный позарится? Так и засох за ненадобностью. И поделом! Сила волшебная для того ему давалась, чтобы православным помогать, а он, пожадничав, во соблазн их ввёл, испытание глупое специально придумал, чтобы на подольше отстали – только бы даром чудодейственным не растрачиваться. Скупость, словом, проявил недостойную.

Вот так, детишки, совершены были семь грехов и наказаны, а значит, восторжествовала благодетель. А что никого в живых не осталось, так они сами в том виноваты: грешить не надо было.

Сказка ложь, да в ней намёк – добрым молодцам урок!